Школа в моей жизни. Что помню я о ней? Зубрежку, культ отметки, душный мир натаскивания и муштры. Меня учили несведущие. Школа с ее системой окриков и формального заучивания не может играть положительной роли в жизни творческой личности. Отдельные редкие преподаватели – да, но общая атмосфера, вымученные и куцые знания – нет и еще раз нет. Неуютно душе, стесненно разгорающемуся духу. И дух мой рвался из этих стен, сковывающих его развитие. Что, кроме отрицательных эмоций, может дать школа ребенку с воображением, следственно, пугливому ребенку?

Учителя хотели, чтобы я запоминала то, что ими неинтересно подавалось. «Прошу вашего внимания». Внимания надо не просить, вниманием надо завладевать. Увлекать юную душу. Учитель не поучает, он пленяет учеников. Мои же учителя еще и наказывали за «невнимание». Хотя это их самих надо было наказывать за их неспособность завладеть моим вниманием. Значит, вы мне не интересны. Так за что же вы наказываете меня? За то, что, неспособные быть мне интересными, вы, естественно, не получаете и моего внимания?

Полное педагогическое фиаско.

Очень рано развившиеся во мне (или заключенные во мне изначально, природно?) самостоятельность мышления и малая склонность к любому стеснению, способствовали тому, что я отключала себя от не захватывающего меня процесса «обучения» и погружалась в то, где всё интересно, – в водоем мечтаний. Я уходила в свои внутренние миры от неинтересности внешних. Я интуитивно понимала, что это не равновеликие глубины. Это оскорбляло мою первую учительницу, смутно догадывавшуюся, конечно, о собственной пресности. Бедная женщина! Немолодая и, видимо, уже с хворями, она раздражалась и с тихим упорством не любила меня. Но право на внимание ребенка надо заслужить. Это жестокий закон жизни, и неподчинение ему ничего, кроме межличностных конфликтов, не дает. Немаловажная это вещь – авторитет самих проповедующих, скажу я вам. Не учи, учитель, если ты не педагог по своей природе. Оставь разрастающуюся душу ребенка в покое. Она сама найдет необходимое ей знание. Причем без труда. Ибо всё вокруг – намеки, сигналы и знаки. Как и сама возможность сопоставления. А это сердце познания. Кроме стандартного набора обучения в школе (умения писать, считать и т. д.) есть еще жизнь. Но не каждый умеет расслышать и разглядеть обилие ее сигналов. Большинство нуждается в поступающей всё новой и новой информации. «Про себя я скажу, что всё приобретенное мною знание, оказавшееся действительно прочным и полезным впоследствии, скоплено путем личных усилий, а не в школе» (Павел Флоренский). Что может дать школа тому, кого научить нельзя? И что может означать отсутствие школы для того, кто жаждет учиться? Его научит всё. И он пойдет туда, где есть школа, как Ломоносов. Или будет при луне (скупой отец запрещал жечь свечи) переписывать ноты, как Бах ребенком. Врожденная страсть – всё дело в ней. Можно ли научить человека учиться, если в нем самом нет этого стремления? Научишь только того, кто хочет знать, кто готов впитывать. Обучить можно только тех, кто пришел уже готовым из дородового бытия. Тех, которые обучились бы и сами. «У самородков всё от Бога и ничего от среднего учебного заведения» (Дон-Аминадо). «В старом седом питомнике знаний» – так говорилось о старых университетах. Есть еще выражение: «Они вышли из этих стен». Но никто почему-то не говорит о том, что эти вышедшие когда-то вошли в эти стены. Что могли бы сделать все стены мира, не войди в них однажды очень немногие, готовые к впитыванию юноши! Сухомлинский не уставал повторять, что, в сущности, воспитать можно только воспитуемого ребенка, то есть такого, который и сам стремится быть хорошим. То же самое можно сказать и об обучении: кто хочет учиться, тот непременно научится. Даже и вне школы. Лучше всех об этом сказали йоги: «Когда ученик готов, учитель появляется сам собой». Кто ищет, тот всегда найдет. В том числе и ищущий знания.

Учитель. Он появится, если его пошлет Бог. Не каждый ведь осознаёт, что вот, перед ним – учитель.

Хрестоматийным примером жаждущего учиться является Ломоносов, ушедший с обозом из Холмогор в Москву. Всё так. Но задумывались ли вы над тем, что возможен и обратный путь – из Москвы в Холмогоры (или еще куда-нибудь) и тоже в порыве к знанию? Я имею в виду святой порыв к монашеству, к пустынничеству, к сосредоточенности в келье отшельника, когда личность отправляется на поиски глубин собственного духа – из городов, от скопления людей в пýстынь. Это тоже жажда учения, учения у святых старцев и у тишины, в которой слышнее собственные внутренние миры.

А вот и еще один горячо жаждавший учиться, сказавший об этом замечательные слова, даже велевший выгравировать их на перстне: «Аз есмь в чину учимых и учащих мя требую». Кто бы это мог быть? Конечно же, Петр I, необузданный во всем, в том числе и в прекрасном деле обучения. И ведь как повелительно – требую учащих меня! Это напомнило мне случай с Диогеном, который упорствовал, желая стать учеником Антисфена, но тот замахнулся на него палкой: «Бей, – сказал Диоген, – но у тебя не найдется такой дубины, чтобы прогнать меня, пока у тебя будет что сказать».

Вот. Только такие и учатся по-настоящему, сказала бы я. Все же остальные… Остальные играют в различные игры, одна из которых называется престижное учебное заведение. Как же без престижности самоутвердишься-то! Вот она, суета сует и всяческая суета.

Но я далеко ушла от разговора о моей первой учительнице. Вот какую характеристику дала она мне: «Невнимательна, прилежания никакого, как бы не присутствует в классе, все время где-то витает». Бедная моя мама понуро слушала это. Ей невдомек было, что скука не может вызвать прилежания в том, в ком зреет творческий дар. Меж тем моя душа была как раз внимательной, я бы даже сказала, жадно внимательной, неуемно внимательной (я вся была – концентрация внимания). Только я избирательно направляла свое внимание и не тратила попусту этот дар. А внимание – это дар и очень редкий. Что было делать детской душе, если уроки этой моей учительницы, обладавшей единственной «добродетелью» – упорством толмача, не разбирающего дороги, – информационно меня не напитывали, эмоционально не задевали? Что же до долга… Это в девять-то лет, да еще у мечтательного ребенка? Но и высокое чувство долга я нахожу в своей натуре уже не первое десятилетие. Не пустое, конечно, чувство долга, которому противится даже самая правдивая и жертвенная натура, не терпящая главного насилия – насилия над духом.

Приневоленная к растрате драгоценного времени пробуждающегося отрочества, я, естественно, такое бремя отвергала, бессознательно подобной растратой тяготилась. И отлетала мыслью далеко, не вникая в правила грамматики – в этот застывший каркас, оторванный от живого тела речи (о эти учебники-мучебники!). А сам язык, сама речь – о, в классе сидел маленький стилист, почти внеземная цивилизация для бедной (правильнее будет сказать, убогой) учительницы, наладить контакт с которой она так и не смогла. Боюсь, что и не очень хотела. Ей бы вызвать меня к доске, попросить продекламировать мои любимые стихи, вслушаться в сам пыл этой декламации…

Вслушаться? А как же быть с установкой? Вслушиваться-то она как раз и не хотела. И не умела. А также всматриваться. Улавливание, угадывание, интуиция – откуда всё это у толмача. К тому же кто из догматиков захочет признать, что в том, кого они отпели, пожалуй, что-то есть… Признать собственную былую неправоту способны лишь великодушные люди.

Недоброта моей первой учительницы (дети проницательны), всяческие ущемления и унижения, не просто строгость, а, пожалуй, жестокость и бессердечность, – всё это не могло не запомниться остро. И еще эта система любимчиков. Первой ученицей, любимицей была Натуся, болезненная девочка с жидкими, неопределенного цвета волосами. Детское личико с важной миной классной наставницы. Лицо уже готовой старушки.

Любимчик. Своеобразный карьеризм уже на подступах к взрослой жизни.

– Натуся, как ты могла получить четверку за диктант, ведь даже Саакян получила тройку?

Голос учительницы – властный, низкий, пугающе громкий – отдается в моем сердце.

Натуся – отличница. Я – одна из последних учениц. Третий класс начальной школы. Я сижу за последней партой. Я забита пространственно и душевно. Учительница еще со старым, дореволюционным гимназическим образованием. Вся в буклях. С надменным лицом.

Так я знакомлюсь с жизнью.

Подобное случалось и позже, но поражало уже меньше.

Сегодня Натуся – инженер-экономист. Я – писатель. И не просто писатель, а писатель, болезненно относящийся к стилю. Вот вам и написание диктанта. И вот кем стала эта первая ученица, сложенная природой из одних только правильностей и примерности. Впрочем, разве это новость, что из отличников редко выходит впоследствии что-нибудь путное в творческом смысле.

Однако не буду слишком сурова к своей первой учительнице, которой, тем не менее, не следовало браться за работу с детьми. Но справедливость требует от меня признания в том, что и моя душа пробуждалась в несколько замедленном темпе, и потому не всё во мне можно было угадать в те туманные годы утра жизни. Связь с добытийной пуповиной долго не отпускала меня. Я просыпалась медленно: между уютной ватой первоначального тумана и пугающей отчетливостью всё более проясняющейся реальности пролегло мое первое десятилетие. Как удобно закрепляться всем будущим взрослым страхам и фобиям в такой детской душе! Питательней почвы не придумаешь. С каким сожалением переходила я эту нищенскую границу. Так, должно быть, первые земноводные нехотя выползали на сухую сушу после многообильной пучины.

Где же витала я?

Там, откуда черпаю сегодня весь свой писательский материал. Там, куда и сегодня всё еще порой отлетаю, правда, тех первых полных погружений достигая всё реже и реже… Реальность более властно владеет сегодня мной, и оттого я сегодня беднее. Вот разве что сны – их стихия по-прежнему жгуча. Но ведь и тогда были сны, да еще часть яви протекала как сон. Увы, ныне одна только жесткая сухопутная дорога… Да и местность всё однообразнее и однообразнее.

Куницыну дань сердца и вина!

Он создал нас, он воспитал наш пламень,

Заложен им краеугольный камень,

Им первая лампада возжена.

(А. Пушкин)

Никогда никакой Куницын не может воспитать чей-либо пламень, тем более кого-то создать (особенно гения) – всё это прерогатива Бога. Но пушкинские воспоминательные восторг и благодарность можно и понять, и разделить. Куницыну дань сердца и вина, ибо он первый заметил и не то чтобы направил пламень, но первым повстречался на пути отрока-гения, который жадно внимал гуманитарию-словеснику. И это счастье не столько даже Пушкина (который бы всё равно нашел кого-нибудь или что-нибудь учащее), сколько Куницына, который попал в силовое поле просыпающегося сознания гения.

На этих страницах досталось моей первой учительнице. Но, безусловно, неправильно будет делать упор на ней одной. Я размышляю о фигуре учащего вообще, о людях призвания в таком важном деле, как воспитание и обучение. И тему эту я обозначила бы так: «Учитель – Ученик». Как суровая двойка учителям и школам, звучат следующие слова Жюля Ренара: «Учился в разных лицеях и даже успел забыть, в каких».

Учит ли педагог размышлять или только заучивать – вот в чем вопрос. Вспоминаются мне уроки английского языка уже в старших классах школы. Это коллекционирование, нанизывание чего-то частного, тогда как сердце мое рвалось к философии языка, к обобщению, к принципам, к картине мира, а не к ячейкам систематика. Мне же предлагали только утомительные частности, бесконечные, неисчислимые, все эти стол, стул, народ, бежать, учить, хороший, плохой, звонкий, – словом, всё то, что еще нужно было привести в движение внутренней пружиной, чтобы язык ожил. До картины мира при таком утопании в частностях можно было никогда не добраться. Английский язык я поняла лишь много десятилетий спустя, когда начала писать книгу о «Шекспире». Не удовлетворенная переводами, я пыталась вчитаться в подстрочник отдельных фраз, чтобы дойти до самого сердца того, что сказал Бард. Усилия стоили того: мне открывалась не только подлинность сказанного (великого сказанного), но и сама душа британского вúдения мира, а это особое вúдение. Я бы даже сказала – совсем-совсем особое вúдение. Настолько особое, что американский английский кажется уже пародией на тот неповторимый дух языка, который скопила старая Англия.

Многое из того, чем отвращала меня от себя начальная и средняя школа, повторилось и в высшей школе. Правда, дух мой к тому времени окреп, и дорогу я уже находила сама. Теперь я уже была благодарна школе за самое важное, что она мне дала – за общение со сверстниками. Этого – ничем не заменимого – школа, слава Богу, давала в обилии. Да к тому же во времена, когда я училась, высшее образование еще держалось на определенном уровне и не было задушено массовостью, как сейчас, когда хочется воскликнуть: верните высшей школе ее высшесть! Чтобы мы не стали последним поколением, еще кое-что знающим. А уж поголовная недемократичная платность обучения, этот бич способных, но бедных… Ну что ж, утешу я их – если высшее образование для вас недоступно, а вы очень хотите учиться, то выход у вас только один: получить образование наивысшее, то есть самообразование. Тем более что процесс учебы идет всю жизнь. У вас не будет диплома, но будет образована душа. Убого будут выглядеть рядом с вами обладатели различных «корок». Как говорили поздние даосы: «Если природные данные не совершенны, то они могут быть дополнены искусством (воспитанием), но если нет костяка в виде милосердия и ума, то сколько прекрасных вещей ни добавляй, они только подчеркнут ущербность». Знание – только в руки посвященных. Достоин ли ты, чтобы именно тебе передали знание? Не говоря уже о редчайшем случае «победителю ученику от побежденного учителя», то есть том случае, когда личность ученика крупнее личности учителя.

– Встань и говори. – Учитель отыскал его глазами среди внимающих.

– Да вроде еще не время, – задумчиво произнес Ученик.

– Ты не готов?

– Вы не готовы.

Об исключительных случаях говоришь? Так ведь только исключительные и улавливают (и чаще всего в устной передаче) то, что зовется истинным знанием.

Почему именно в устной? Живое слышит живое. «Теплый свет, излучаемый устным поучением, ясная дидактика дружеской беседы намного превосходит вразумляющее и поучающее действие книг» (Осип Мандельштам). Как-то Гегесий попросил Диогена дать ему что-нибудь почитать из его сочинений. «Чудак ты, Гегесий, – сказал Диоген, – когда речь идет о фигах, ты выбираешь не нарисованные, а настоящие. А теперь проходишь мимо возможности по-настоящему потренироваться в добродетели и предпочитаешь написанные наставления».

Число говоривших и писавших о предпочтении устной передачи знания письменной и о том, что значат глаза учителя в момент передачи истины и откровения ученику, – огромно. «Через взгляд передается дух, а в зрачках сияет личность» (Гу Кайчжен). Где мудрец, там и школа, так считали на Востоке. Ибо школа – это не здание, а огонь живых глаз одного и еще бóльший огонь живых глаз другого. Встреча этих двоих и есть школа. Все остальные – узники заведенной моды на обучение и на получение дипломов, удостоверяющих, что некто отсидел положенный срок в каких-то стенах и ничего из этого сидения не вынес. К тому же все школы на свете приурочены к отрочеству и юности, а настоящее обучение (если оно наступает) – дело скорее молодости и зрелости, когда способность к сосредоточению уже более зрела и возможность сопоставления более широка, когда быстрота соображения накладывается на опыт. «Жизненного опыта у них немного, и то, что они берут, – все это не отборное» (Го Си, Китай, XI век).

Вот сколько подводных камней, но и отмычек у того, что называется обучение и школа.

Время учиться,

Время учить,

Время наставлять учителей.

Но бывают времена, когда учащие учителей иссякают. Это знак безвременья.

Есть еще – Запечатанные Уста. Молчание. Это уже ступень мистической непередачи знания. И не потому, что нетверды руки берущего, а потому, что время передачи еще не наступило. «Истина должна быть сохранена в тайне – Истина должна быть возвещена. Ибо для невежественного человека преждевременное знание столь же фатально, сколь губителен свет для того, кто долго находился в темноте» (восточное). Если бы это понимала современная наука! «Сейчас думают, что наука – это и есть знание. Но наука и знание – вещи очень разные» (Тимофеев-Ресовский).

И вот еще прекрасные слова, которые нельзя не привести: «Поиск истины есть первая ступень к нахождению истины. Затем приходит осознание того, что Истина также ищет самого Искателя. На третьей ступени, на которой сýфия обучает Путь, изучение достигает особой стадии: Искатель осознаёт, что он приобретает знание в области, которая находится выше “поиска”, “нахождения” или “ искомого”» (Пахлеван-и-Заиф). И главное, не упускайте из виду того, что «знание есть знание людей» (Конфуций). Всё иное есть досужее знание. Эпикур даже физику рекомендовал изучать ради этических целей.

Не забудем еще и чаньский постулат о «знании без учителя». Всякая система – помеха. Истина раскрывается, когда ее перестают искать. Роль непредсказуемого, божественного случая в искусстве.

Вот. А теперь садитесь на студенческую скамью. А еще лучше – возьмите в руки посох. Посох лучше скамьи, как Вселенная лучше аудитории. Ибо где еще, как не в странствии, встретишь столько людей.

Да в уме ли ты? Посох в сегодняшнем мире, в современных мегаполисах?

В современных, я бы сказала, особенно…

Ну а о том, что посох лучше компьютера, и говорить излишне (опять же дело в живых глазах). Вот почему Учитель в древности был – фигура крупная, а сегодня – скорее массовая. «Никто тебе не друг, никто тебе не враг, но каждый человек тебе учитель» (индийская поговорка). А если даже и враг, то, как считают тибетцы, «враг – лучший учитель». Ибо кто же еще так закалит нашу душу и научит терпению.

Но если уж вы совсем не можете без душных городов и онлайна (опять о живых глазах Учителя забыли!), то можно прибегнуть вот к чему. И это, поверьте мне, лучше, чем ЕГЭ. Долой все вступительные экзамены в вузы. Свободный первый год обучения. А за год можно узнать личность до конца. И вот тогда уже – через год – отсев. Нужно иметь место, куда бы стремились юные таланты из провинции. Нужно дать им свободное посещение в течение года. Как говорится, был бы огонь, а мотылек обязательно прилетит. Именно учитывая особую нервную конституцию таланта – никаких вступительных экзаменов. Этот убойный марафон чаще всего одолевают самые выносливые, а не самые способные. Да и столичные на этих экзаменах затрут провинциалов. А за год можно приглядеться к натуре. Стыдно тогда будет отчислять способного. Ну а остальные пусть уже, начиная со второго года, платят за обучение. Нахватанный, напористый, с подвешенным языком. Бездарные люди активны. Столичная нахватанность, столичная бойкость – из этого мало что со временем вырастает. «В глубине души я очень верю в художников, которые приезжают из провинции, потому что их культурное формирование происходит под знаком фантазии, а это значит – под влиянием чего-то, противоположного неподвижности. Развитая фантазия – это самое большое богатство, какое только может желать художник…» (Федерико Феллини).

Лучше всего усваивают всё провинциальные и бедные (не все, конечно). Их жажда – особая жажда, и их энергетика – особая энергетика. Исключения, естественно, случаются (скажем, Будда был сыном царя и Леонардо не был беден), но чаще всего верны следующие слова: «Если хочешь учиться – соразмеряй свои средства к жизни. И если ты очень богат, это помешает учению» (Сюй Лу-чжай). Томмазо Кампанелла рос в бедной семье, денег на обучение сына у его отца не было. А мальчик жаждал знаний. Он стоял на улице под окнами класса, в котором сидели дети богатых родителей, и когда учитель задавал какой-нибудь вопрос, поднимал руку и говорил: «Можно, я скажу?» Вот и Рэй Брэдбери о том же: «У меня не было средств, чтобы поступить в университет. Впрочем, университет ничего не дает для становления личности: писатель должен заниматься этим сам. Я посещал публичную библиотеку, работал там часами, по три, четыре дня в неделю… К концу двадцатого года жизни образование мое было лучше, чем у многих, потому что большинство людей в библиотеку не ходило…»

Самообразование лучше образования еще и потому, что самообразование не тратит время на лишние предметы, чем так грешит современная школа. Ведь больше половины полученных в школе сведений не востребованы в жизни.

И как жаль, что российское образование, некогда лучшее в мире, переняло ныне американский стиль, стиль узкого, очень специализированного обучения. А ведь, казалось бы, всё должно было быть наоборот: это США должны были бы перенять подходы России к образованию, к подготовке не узко-убогих специалистов, а людей истинно просвещенных, для которых высокий профессионализм в своей области – вещь всенепременная, но не единственная. В конце концов есть кое-что и поважнее деловой хватки, способности расширить производство, умения что-то выгодно продать и удачно разрекламировать, найти свободную нишу на рынке. Надо еще человеку с кем-то поговорить – и по душам, и о ценностях духа. А с кем? С узким специалистом не разговоришься… Его ответы не насытят душу. Американская мечта? Цели ее именно для мечты как-то убоги… Высшему образованию тесно в пространстве одного только прагматизма.

И вот еще что. Сегодняшняя эпоха – и обучение в том числе – помешались на информации. Не на постижении, понимании, а именно на усвоении информации. А это значит, что каждое событие, каждое явление мира – глубокое, неисчерпаемое, многозначное, таинственное и мистическое – представлено лишь в знаке, поверхностно, схематично. Вырван первый попавшийся признак вместо глубинного выявления вещи. Вот какой подход сегодня господствует. Явление мира (то есть явление Господне) не прожевано, а только надкусано. Неразвитой особи и этого достаточно. О каком качестве образования можно в такой ситуации говорить!

Вот небольшой свод того, что должен знать Учитель.

Учатся только пытливые люди, потребность в знаниях у ученика – вещь важнейшая.

Глаза юношей пылают огнем, но очи старца излучают свет. Речь о той самой искре, которая отличает азартного человека от неазартного. Миром двигают те, кому интересно, у кого есть азарт, воспламеняющиеся люди. Усвоение – это, прежде всего, личная заинтересованность. Правда, среди людей так мало воспламеняющегося материала. Поэтому смотри человеку в глаза. Вот почему так важна роль Учителя.

Если хочешь чему-либо научиться, учи этому других.

Знания не уменьшают страдания, зато увеличивают наслаждения.

«Острое слово спит в ушах глупца» (Шекспир).

Не помню, кому принадлежат слова, что давать необлагороженному человеку знания всё равно что дать сумасшедшему саблю.

Научить учиться нельзя. Но хороший педагог не оставляет усилий. Недаром говорят: «Так хорошо объяснил ученику, что и сам понял». Чтобы кого-то чему-то научить, надо, чтобы этот кто-то хотел научиться. Того, кому это не дано от природы, научить невозможно. Толк в человеке не от научения, толк в самом человеке. И если человек ничем не славен, в том числе и рвением что-то понять… Способность учиться – пожизненное свойство: способный ученик – это тот, кто хватает и помимо школы. Главное в усвоении не учитель, а воля ученика. Не найдешь здесь, найдешь там. Найдешь, ибо хочешь найти. Учится лишь тот, кто усваивает. А для усвоения нужен встречный интерес, а не всего лишь примерное сидение в классе или аудитории. Каждый слушает недрами своего опыта и своего искания. И если ищущий и дающий встречаются… Растолковать, внедрить в чью-то душу. Даже, я бы сказала, втолкнуть в душу. Знание дается в руки только тем, кто может удержать знание. Передача знания в подготовленные природой души. Бог предназначил. Только такие и удержат накопленное. Передача всем остальным – пустая трата времени. Так знание оберегает себя. Учитель – Ученик, Мастер и Подмастерье. Вот и всё. И всё вживую. Остальное – игра в образование. Всё дистанционное – недушевное, оно лишено нерва. Самая ценная информация с древности всегда передавалась устно, один на один. Причем мастер всегда сам искал ученика. Или особо пытливые юнцы сами находили учителя. Поэтому валовое дистанционное обучение онлайн есть все-таки обман. Необходимо как можно больше воспринимающих? Но воспринимающих никогда не бывает много.

Так умеют ли люди учиться?

Тот, кто в детстве задавал правильные вопросы, став взрослым, будет ставить правильные цели (большей частью неосознаваемо). Человек, который совершенствуется всю жизнь, имеет больше шансов на успех. Вглядывайтесь в личность, в правильно, хорошо устроенную голову. Недаром говорят, что хорошо устроенная голова лучше, чем хорошо наполненная голова. И только там, где нет места репетиторству, происходит настоящее обучение.

Не уверена, что можно развить умение правильно понимать вещи. С этим, скорее всего, нужно родиться. Платон считал, что знание есть припоминание: я это когда-то уже знал (в прежних жизнях), но забыл и вот вспомнил. Видимо, хватают знания именно эти припоминающие. Говоря «в прежних жизнях», я имею в виду не наши прежние реинкарнации, а жизнь предков, генетически передавших нам добытое ими знание. Генетическая цепочка – это, видимо, главная цепочка на земле. Предки, вот кто подготовил для нас вспаханное или недостаточно хорошо вспаханное поле. Мое семя улеглось в удачную или неудачную ямку. Спасибо прозорливому сеятелю, который сам получил свою прозорливость от своих отца или матери, то есть других прозорливых сеятелей. Вспахивай и сей внимательно, а не абы как.

Генетическая цепочка кажется хаотичной, непредсказуемой. Но это очень управляемый хаос, то есть своеобразный космос. Кем управляемый, говорить не нужно. Случайность? Случайность есть проявление мистического.

Хороший учитель нужен не только для того, чтобы распространять знания, но для того, чтобы транслировать симпатию. Воспитательная функция школы важнее образовательной. Есть знание – это одно. А есть понимание – это совсем другое. Знание колышется на ветру и зависит от дуновений. Понимание же, категория генетическая, – прячется, бережёт себя и избегает первого встречного и первых попавшихся рук. Это не столько потайная, сколько глубинная категория. Эзотерика, открывающаяся только посвященным, генетически посвященным. Тем, кого подготовил Бог. Это те, кому открывается то, что позволил приоткрыть им Бог.

Совестливый педагог видит, что перед ним пугливый и очень способный ребенок. Так что же я его экзаменую, то есть вгоняю в еще большую пугливость? Сам бы я этого, конечно, не делал, ведь я вижу, что подспудное усвоение идет даже опережающими темпами, но экзаменовать заставляет меня школьное начальство. Как же мне быть и какие воспоминания о школе останутся потом у одаренного, но пугливого человека? Может ли быть комфортно принцессе на горошине? Домашние учителя были бы для такого ребенка самым подходящим подспорьем, но мы живем не в изнеженную эпоху. Однако учитывая, сколь редки на земле истинные таланты и что их становится всё меньше и меньше, с подобной изнеженностью все-таки следовало бы считаться. Только вот все ли способны разглядеть и поддержать талант?

Важнейшая сторона образования, повторяю, воспитательная. Учитель – авторитет, уважаемая персона, тот, кому беззаветно верят ученики, а это потребность отрочества. Хороший учитель поднимает градус души ученика.

Так что же было моим университетом?

Уже несколько десятилетий я хожу по красивому южному городу, а ночью сплю под крупными звездами. Недавно среди старых бумаг мне попался на глаза синий диплом с золотым тиснением. Ну что ж, тоже, конечно, университет. Но по пути в его скудные аудитории я проходила мимо платанов и осенней синевы окрестных гор. Прекрасная овальная площадь тоже учила меня. Ну и, конечно, строгий камень великого Театра.

Глаз скользил свободно, нестесненно. Запоминания не требовалось. Поэтому оно состоялось.

Одни рождаются с потребностью развиваться, другие нуждаются в том, чтобы их развлекали. И тот, и другой тип не вычеркнешь из эволюции.

Будь моя воля, я вернулась бы к средневековой и древней традиции и упразднила бы художественные, литературные, архитектурные и театральные институты, пусть отроки поступают в мастерские больших художников, как мастерская Верроккьо, например. Пусть растирают краски, мнут глину, моют полы и помогают готовить обед – и каждый день присутствуют при творческом горении мастера, видят, как возникают у того замыслы и как тяжела и сладостна творческая жизнь. То же самое с поэтами, писателями, архитекторами, актерами. Все это плодотворнее специальных институтов, таких, например, как Литературный институт или композиторское отделение консерватории (как можно учиться на композитора или поэта?)

Конечно, технические науки или, скажем, медицину не освоишь в мастерской или в хождении с посохом. Но и тут… Кто хоть раз в жизни видел проницательный взгляд настоящего врача, особенно в его зрелые и седовласые годы, тот не может не понимать, что и это – от Бога, а не от семилетней муштры. Остальные врачи рядом с ним выглядят лишь как приставки к медицинской технике и показаниям анализов.

Задача школы разбудить познавательную потребность?

Но у тех, у кого она есть, ее и будить не надо. А что вы будете будить у тех, у кого ее нет? Кто и в школу-то ходил в своё время не за знанием, а просто потому, что ее нельзя было не посещать.

Учитель – Ученик. Информация переливается из полного сосуда в пустой? О нет, речь скорее идет об атмосфере совместного думания, совместного поиска, непосредственного общения, психологического заражения творческим импульсом. Живое общение с учителем незаменимо. Как и обучение у живой жизни. Ведь больше всего информации мы получаем не в школе, а по неформальным каналам: из бесед за чашечкой кофе или бокалом вина, из книг, интернета, телепередач, случайных встреч и других компонентов «невидимого колледжа». Задача же школы (особенно высшей) – не нацелить на узкую специальность, а всесторонне развить обучающихся. Как ни парадоксально, они принесут обществу гораздо больше пользы, если получат в вузе широкие знания и по гуманитарным, и по общественным дисциплинам, и по естественным наукам. Люди с широкими горизонтами работают в любой профессии лучше, чем те, кого готовили только к какому-то узкому делу. Как ни странно, лучшими администраторами и менеджерами становятся выпускники факультетов с преобладанием классической филологии, а не те, кто окончил школы бизнеса. Так что не задирай нос, технически перенасыщенный век! Кто учит только одному чему-то узкому, неверно понимает саму природу и цель высшей школы. Эта цель – вводить душу в понимание жизни. Высшесть именно в этом. «Кто знает одну только химию, тот и ее знает недостаточно» (Лихтенберг). Гуманитарные добавки к точному или техническому знанию смягчают душу. «Холодные книги и холодное образование делают безнравственность более образованной и изощренной – и только» (Достоевский). «С ограниченным грамотеем нельзя говорить о дао: он скован своим образованием» (Чжуан-цзы). Дар понимания, гуманистический дар эмпатии (вчувствования) – один из самых редких и теплых даров природы. Нравственный кристалл. Обладающие этим даром мягко живут среди людей в ответном свете благодарности.

Учитель – Ученик. Вечные фигуры. Объясняющий (Поучающий) и Внимающий. Вечность Мира, Макрокосма – вечность Толкователя и Толкования. И зачем столбить авторство, когда почти все догадывались и догадываются об одном и том же.

Выбор – вот что самое трудное для неустойчивого духа. Поэтому свободы и губительны. Прибавьте к этому какой-то процент вообще необучаемых. Неспособность сделать выбор – это тоже своего рода необучаемость.

Нет ученичества ни в одном из великих человеческих дел, а есть очень раннее взросление. В подобных случаях нет ученика и учителя, а есть только сходные души, разведенные возрастом. Нет Учителя и нет Ученика, как нет Болящего и Соболезнующего, есть единые флюиды в двух разных душах. Нет Дающего и нет Берущего – есть встреча двоих, идущих одной и той же дорогой. Дорогой, на которой путников раз-два и обчелся…

Учитель – Ученик. Одинокие пары, как ни кинь.